Роскошные столы

К расцвету и изобилию столица медленно приближалась с момента освобождения от чужой власти. Двумя предыдущими очерками мы так же медленно, хотя через меньшие терния, подобрались к описанию ее кипучих, даже «бунташных», рядов и торгов при первых Романовых. Века царей Иванов послужили присказкой — сказка будет… Ну, пока до Петра Великого.

Пойдем же, пойдем по Живому мосту, через Водяные ворота, мимо рыбников, сапожников — поднимемся к Святой Троице, ступим на площадь.

Для особого разговора и тема питей. Оттого в другой раз спустимся в винные погреба или позволим заманить себя в кружало словоохотливой бабенке. Как и несколько ее товарок, она держит во рту бирюзовое колечко. Голштинский ученый Олеарий и чешский путешественник Таннер говорят об этом знаке, что он указывал на принадлежность женщин к древнейшей профессии.

Но лишь некоторые москвитянки выставляли колечки как примету продажности. Большинство их стекалось сюда, к пушечному раскату — чьи орудия прикрывали юг посада от крымчаков, — чтобы попросту торговать этими украшениями, а также холстиной, полотном, нитками и рубахами. Торговки отличались крикливостью и поднимали порою такой шум, что новичок, словами Таннера, мог испугаться, не горит ли город.

Виновником громких споров и ссор оказывался не один слабый пол — всплески ругани слышались то тут, то там среди моря купцов, торговцев, холопов и, по выражению Олеария, «праздношатающегося народа».

Вышел, например, скандал со стрельцом Афанасием Семеновым, который, отслужив положенное, пришел на Красную площадь с яблочным квасом. Он еще и раньше торговал здесь этим, вызвавшим у Таннера лихорадку, питьем...

Рецепт означенной русской газировки находим у австрийца, подарившего нам фразу для заголовка — Адольфа Лизека:

«Простой народ приготовляет квас, заливая отруби водою и бросая туда раскаленные камни и кирпичи».

Пострадавший Таннер оставляет более подробное предостережение. Коварное броженье, по его сведениям, создавалось на основе размешанной с хмелем муки, которую заливали в корчаге кипятком. Все это, тщательно закрытое, несколько дней кисло, после чего, к удивлению чеха, считалось чудесным напитком.

Занявшись приготовлением кваса, мы отвлеклись от квасника. Едва отставной стрелец располагается на прежнем месте, его коллега и конкурент Тимофей Степанов принимается бранить служивого и даже перебивает ему посуду. Не хотел обидчик — выясняют на съезжем дворе — уступить «торговую точку», присвоенную им в отсутствие своего предшественника.

Высший предел столпотворения на столичном майдане достигался по средам и пятницам, в дни «большого базара», когда, как советовал швед Кильбургер, пробираться через толпу стоило держа руки в карманах. Постные дни позволяли работать, а наторгованный барыш — разговеться на другой день в кабаках и кружалах.

С востока Красная площадь обрамлялась другим рынком, столь похожим на недавние, или местами еще сохранившиеся, мелкооптовые, что современный москвич вряд ли бы почувствовал там дискомфорт. Тянувшиеся рядами лавки, большей частью каменные и с железными створами, но столь маленькие и тесные, что купец мог с трудом ворочаться между товарами — разве эта картина средневековых рядов не напомнит нам шеренги прижавшихся друг к другу контейнеров, которые еще лет пять назад москвичи решительно предпочитали магазинам: чтобы все сразу, в одном месте и дешевле.

Иностранцы XVII века, не сговариваясь, хвалили устройство московской торговли за то, что каждый род товаров находился только в своем, определенном для него ряду. Мы тоже разделяем рынки на продуктовые и вещевые. «Динамо» когда-то многих привлекало обувным рынком, а радиорынок прославил отдаленное Митино. Но даже современные торговые комплексы с их всевозможными бутиками часто далеки от лестных оценок Кильбургера и Рейтенфельса, адресованных древним Китайгородским рядам, где, мол, при заведенном в них порядке покупатель избавлялся от труда долго искать товар, который ему надобен, где желающим предоставлялась «полная возможность выбрать наилучшее из всех, собранных в одном месте, тех или других товаров».

Специализация рядов была тонка и разнообразна. Ветошный, Хрустальный и Рыбный переулки отчасти запечатлели ее топографию XVIII века. В документах же XVII упоминаются, только из продовольственных, Сырейный ряд, Масляный, Овощной, Зелейный, Мучной, Калачный, Рыбный — включавший рыбные и икорные шалаши, — Сельдяной, Соляной — это не считая Охотного ряда и Мясных лавок в Белом городе, знакомых всем по названиям улиц. Большинство продуктовых рядов, в т.ч. Мясной и Нижний Медовой, находились, по Пыляеву1, в Зарядье, составляя Нижние ряды. В Средних рядах также была Медовая линия, а рядом с ней — Охотная. Овощные линии занимали значительное место и в Верхних, и в Средних рядах...

Кстати, про овощи-фрукты.

Упоминавшийся курляндец Рейтенфельс сказывает, что на Красной площади, а зимою в особых подземных чуланах, продавалось просто-таки «громадное количество плодов». Со времен Ивана III и его венецианских гостей Помона успела подсыпать московитам из рога изобилия, прибавив к исконным яблокам, огурцам и орехам целую палитру красок, вкусов и ароматов.

Из ее даров Лизек пробует у нас смородину, вишню и сливу. Его потчуют двадцатифунтовыми арбузами и дынями, приправляя угощение развесистой клюквой, что и сорок фунтов для русской дыни не редкость.

Сладкие гиганты в сорок фунтов, равно как и тыквы того же веса, вторя Лизеку, упоминает голландец Ян Стрейс — в целом нашедший московские фрукты приторными и безвкусными, но отдавший справедливость некоему сорту яблок, «столь прозрачных, что, не снимая кожицы и не разрезая, видишь ясно семечки».

Впрочем, этот же иностранец — нанятый парусным мастером на первый русский корабль «Орел» (1669) — замечает, что будничной пищей даже зажиточных русских остаются каши, горох, кислая капуста и ржаной хлеб, невыносимо тяжелый для приезжих желудков. Употребление большого количества лука и чеснока делало дыхание москвича омерзительным для европейца.

Главным же блюдом в местном рационе Стрейс называет соленую рыбу. Рейтенфельс, в своем описании города, помещает рыбный рынок на берегу Москвы-реки. Из выловленных в ней, а также, конечно, привозных рыб Лизеку попадаются на прилавках «голавли, угри, лососи и другие, у нас совсем не известные. Рыбью икру, — добавляет он, — приготовляют весьма вкусно».

Одна из москворецких пород — «с брюхом, всегда полным вкусными мешочками красной икры» — запомнилась сыну антиохийского патриарха Макария, архидьякону Павлу Алеппскому. Он пишет, что ловля ее не прекращалась ни летом, ни зимой, да и вообще считает столичную реку изобилующей всевозможной рыбой.

В скобках нельзя не оговориться, что скопление рыбы — это вонь и антисанитария. Оттого уже в 1767 году наказ москвичей своему депутату в Уложенной комиссии содержит просьбу «рыбный ряд из Китая в иную часть города, по пристойности, перевесть».

Что же касается Москвы-реки, то, разумеется, основным ее значением было не промысловое, а транспортноторговое. Алеппского, среди множества прочих судов, поражают на ней загруженные до верху куриными яйцами, а австрийский посол, барон Мейерберг, будто прочитав Ключевского, составляет.себе мнение, что именно благодаря множеству рек, как путей для торговых сношений, «в Москве такое изобилие всех вещей, необходимых для жизни, удобства и роскоши, да еще покупаемых по сходной цене».

Безусловно, не только реки и не только торговля приводили в Москву всех упомянутых и рассказавших нам о ней шведов, голландцев, поляков, чехов, греков, арабов, австрийцев, голштинцев и курляндцев. Не где-нибудь, а при дворе московских государей искали они либо службы, либо достижения своих дипломатических целей. Победный возглас пушкинского Петра «все флаги в гости будут к нам» означал перенесение центра международной торговли и дипломатии вслед за царским двором в Питербурх.

Но не будем забегать вперед, а продолжим экскур-ию по торговым рядам наиболее самобытной московской шохи — по Китайгородскому рынку XVII столетия, причем уже по вещевому.