Присяга на верность Родине
Юрий Гагарин - студент Саратовского индустриального техникума
Степной Оренбург встретил нас приветливо. Город выглядел так, как о нем рассказывал Мартьянов, окончивший здесь суворовское училище. Ровные, прямые улицы, невысокие дома, сады с облетевшей листвой. На рынках изобилие колхозных продуктов, лошади и верблюды. Словом, город поменьше Саратова, но со своим строгим уральским колоритом. Здание военного училища, в которое мы приехали, стояло на высоком берегу Урала, сливалось с пейзажем, вписывалось в необозримый простор. Из его окон открывался красивый вид на зауральскую лиственную рощу и голубые, без конца и края степные дали. Оттуда доносился шум авиационных двигателей. Там, на аэродроме, ключом била жизнь, к которой мы так стремились.
В главном корпусе на стенах в обрамлении дубовых листьев и гвардейских черно-оранжевых лент висели портреты знаменитых летчиков, в свое время окончивших училище: Михаила Громова, Андрея Юмашева, Анатолия Серова... Больше ста тридцати фотографий Героев Советского Союза, научившихся летать на просторном Оренбургском аэродроме. Мы становились наследниками их славы и внимательно всматривались в их такие разные, но одинаково мужественные лица, припоминали, кто чем прославил Родину. Тут были и те, кто совершал первые дальние перелеты по стране, и те, кто вслед за экипажем знаменитого летчика своего времени Валерия Павловича Чкалова прокладывал пути через Северный полюс в Америку. Много было здесь советских асов, в воздушных сражениях Великой Отечественной войны совершивших беспримерные подвиги. Эти стенды напомнили мне галерею героев 1812 года, которую несколько лет назад пришлось увидеть в Зимнем дворце. Но там были только одни генералы, а здесь встречались и лейтенанты.
Юрий Гагарин - капитан баскетбольной команды
Нам предстояло научиться летать на реактивных самолетах, которые уже прочно вошли в повседневный быт советской авиации. Было интересно узнать, что пионер реактивного летания Григорий Яковлевич Бахчиванджи, сын слесаря-механика и сам бывший рабочий, став летчиком, еще в начале 1942 года первым поднявший в небо реактивный самолет, тоже учился в Оренбургском училище летчиков. Под его портретом висело описание этого подвига, где шел рассказ о том, как рабочие авиационного завода, построившие первый реактивный самолет, радостно встретили летчика-испытателя. Они подбрасывали его в воздух, обнимали, жали ему руки. Все это происходило возле плаката, на котором было написано: «Привет капитану Бахчиванджи первому летчику, совершившему полет в новое». О таких полетах, об эре реактивных самолетов прозорливо мечтал К. Э. Циолковский. Она уже наступила, эта новая эра, и нам, будущим курсантам, предстояло продолжать и развивать замечательное дело, которое еще в годы войны начал смелый советский летчик. Глядя на его безусое, молодое лицо, каждый из нас невольно представлял себя «однополчанином» этого замечательного пилота.
Все уже сделано до нас, ребята,- сожалеюще сказал кто-то из нашей группы,- и война выиграна, и новая эра в авиации открыта...
Я ничего не ответил, но про себя подумал, что в Советской стране всегда есть и будет место для подвига. За примерами далеко не надо было ходить. Достаточно было взять любой номер «Правды» и убедиться в том, что буквально каждый день наш народ совершает трудовые подвиги, добивается новых успехов в социалистическом строительстве. В эти дни была пущена первая очередь Омского нефтеперерабатывающего завода, труженики сельского хозяйства Сталинградской области сдали государству хлеба в два раза больше, чем предусмотрено планом, на реке Нарве построена гидроэлектростанция, первый агрегат Каховской ГЭС дал промышленный ток, городу Севастополю вручили орден Красного Знамени, бригада экскаваторщика Михаила Евец на строительстве Куйбышевской ГЭС вынула 1 800 тысяч кубометров грунта, вышла книга колхозного опытника Терентия Мальцева «Вопросы земледелия», Владимир Куц установил новый мировой рекорд в беге на пять тысяч метров. Каждый день приносил что-то новое, значительное, волнующее, заставляющее думать. В те дни прочитал я в «Правде» беседу с академиком Л. И. Седовым «О полетах в мировое пространство» и вырезал ее на всякий случай.
В училище начались приемные экзамены. Я их не сдавал, так как у меня был диплом об окончании техникума с отличием, да и аэроклуб также дал хорошую аттестацию. Все время я находился с ребятами, помогал им по физике, математике. Требования были жесткие, и более половины прибывших оказались отчисленными либо еще до экзаменов медицинской комиссией, либо как не выдержавшие испытаний по теоретическим предметам. Хотя и уезжали они из Оренбурга с не очень-то легким сердцем, но от всей души желали нам, остающимся в училище, плодотворной учебы, хороших полетов.
На будущий год снова приедем поступать в училище,- говорили некоторые из них.
И действительно, через год, когда мы уже начали летать на «МИГах», кое-кто из этих ребят, проявив завидную настойчивость, добился своего и попал в число курсантов. Упорство в достижении поставленной цели одна из отличительных черт нашей молодежи. Люди, которые страстно желают стать летчиками, обязательно станут ими.
Итак, началась моя военная жизнь! Нас всех, как новобранцев, постригли под машинку, выдали обмундирование защитные гимнастерки, синие бриджи, шинели, сапоги. На плечах у нас заголубели курсантские погоны, украшенные крылышками. Я нет-нет да и скашивал глаза на них, и гордясь и радуясь, что приобщился к большой семье Советской Армии. Училище жило веселой жизнью молодых, здоровых людей, стремящихся к одной цели.
После первых полетов. Юрий Гагарин - второй слева
Нас разбили по эскадрильям, звеньям, экипажам. Я попал в эскадрилью, которой командовал подполковник Говорун, звено майора Овсянникова, экипаж старшего лейтенанта Колесникова. Это были мои первые командиры. Обращаться к ним надо было не так, как мы все привыкли, по имени и отчеству, а по воинскому званию, и говорить о них тоже надо было, упоминая звание и фамилию. На первых порах это казалось странным, но мы быстро привыкли к такому армейскому порядку. Все теперь определялось уставами: за проступок взыскание, за усердие поощрение, за отвагу награда.
Наше знакомство с военной авиацией началось с занятий по программе молодого бойца. Командиром нашего взвода оказался капитан Борис Федоров человек требовательный и строгий. Он сразу же, по его выражению, принялся вытряхивать из нас «гражданскую пыль», приучать к дисциплине. Трудновато поначалу было курсантам, особенно тем, кто пришел в училище из десятилетки; их учили всему: наматывать на ногу портянки, ходить легким, красивым шагом. Мне было значительно легче, чем им, так как я всю свою юность прожил в общежитиях, где все делалось хотя и не по воинскому уставу, но по определенному распорядку дня.
Мне не надо было привыкать к портянкам и сапогам, к шинели и гимнастерке. В казарме всегда было чисто, светло, тепло и красиво, все блестело от бачков с водой до табуреток.
С детства я любил армию. Советский солдат-освободитель стал любимым, почти сказочным героем народов Европы и Азии. Я помню стихи о нашем солдате:
Да, неспроста у пулемета
он глаз две ночи не смыкал,
и неспроста среди болота
он под обстрелом пролежал,
ворвался в город на рассвете
и, завершая долгий бой,
он слезы радости заметил
в глазах у женщины чужой.
Прошел по бревнам переправы,
прополз по грязи под огнем,
и грязь в лучах солдатской славы
горит, как золото, на нем!
Я тоже становился солдатом, и мне по душе были и артельный уют взвода, и строй, и порядок, и рапорты в положении «смирно», солдатские песни, и резкий протяжный голос дневального:
Подъ-ё-ом!
Нравились мне физическая зарядка, умывание холодной водой, заправка постелей и выходы из казармы в столовую на завтрак.
Много времени проводили мы на полевых занятиях, на стрельбище и возвращались в казарму, порой, промокшими до нитки от дождя и снега. Глаза сами слипаются от усталости, скорее бы заснуть, но надо чистить и смазывать карабины, приводить в порядок снаряжение. Пока это все сделаешь да получишь от старшины «добро»... Вначале у нас буквально не хватало времени ни книжку почитать, ни письмо домой отправить. Но постепенно размеренный строй армейской жизни научил нас не терять даром ни одной минуты, мы стали более собранными, подвижными, окрепли физически и духовно.
Курсант Юрий Гагарин к полету готов!
День 8 января 1956 года запомнился мне на всю жизнь. За окнами на дворе трещал мороз, поскрипывали деревья, ослепительно сверкали снега, освещенные солнцем. Всех молодых курсантов выстроили в большом зале училища. Каждый с оружием в руках выходил из строя, становился лицом к товарищам и командиру и громко зачитывал слова военной присяги. Одним из первых, по алфавиту, вышел вперед я и, замирая от охватившего меня волнения, произнес:
Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик...
Подняв голову, я увидел, что напротив, со стены, глядит на меня прищуренными глазами Ленин. Быть всегда и во всем таким, как Владимир Ильич, учили меня семья, школа, пионерский отряд, комсомол... Сейчас мы давали клятву на верность народу, Коммунистической партии, Родине, и Ленин как бы слушал наши солдатские обещания быть честными, храбрыми, дисциплинированными, бдительными, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников. Каждый из нас клялся защищать Родину мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.
Присяга! Твердое, емкое слово. В нем выражена любовь советского человека к своей социалистической Отчизне. Присяга вела в бой наших отцов и братьев. Она придавала им силы в ожесточенной борьбе с врагами и всегда приводила к победе.
Вся жизнь моя прошла перед глазами. Я увидел себя школьником, когда мне повязывали пионерский галстук, ремесленником, которому вручали комсомольский билет, студентом с ленинским томиком в руках и теперь воином, крепко сжимающим оружие... Страна доверила нам оружие, и надо было быть достойными этого доверия. Отныне мы становились часовыми Родины.
О торжественном событии принятия военной присяги я написал домой, поделился с родителями своими чувствами. У всех курсантов было приподнятое настроение. Мы с жаром принялись за изучение теоретических дисциплин. С первых же занятий всем понравились уроки в классах материальной части и теории полета, которые вел инженер-подполковник Коднер. В очень интересный, совсем новый мир ввел нас и преподаватель тактики капитан Романов человек с пышной курчавой шевелюрой, как у Пушкина. То, о чем мы знали только понаслышке,- о формуле воздушного боя «высота, скорость, маневр, огонь», которую разработали и применили летчики эскадрильи Александра Покрышкина во время знаменитого сражения на Кубани, о штурмовых ударах дважды Героя Советского Союза Талгата Бегельдинова, о действиях пикирующих бомбардировщиков генерала Ивана Полбина,- теперь как бы оживало в лекциях капитана Романова, зримо представлялось на схемах, которыми он иллюстрировал и дополнял эти лекции. Мы получили ясные понятия о том, как надо вести воздушный бой на вертикалях и горизонталях, узнали, какую огромную роль играет слетанность ведущего и ведомого. Современный воздушный бой предстал перед нами, как бой групповой, где каждый летчик обязан поддерживать товарища, где одним из решающих факторов является коллективная воля к победе.
После занятий в классе воздушной тактики среди нас, курсантов, обычно возникали оживленные споры. У каждого был свой любимый ас. Одному нравился Сергей Луганский, другому братья Глинки, третьему Петр Покрышев. Словом, сколько курсантов, столько и привязанностей. Нас интересовали и действия бомбардировщиков, летавших на Берлин в первый год войны, и штурмовиков, атаковывавших колонны танков на Курской дуге, и дальних разведчиков, в одиночку проникавших в глубокие тылы противника, и экипажей женского полка, поддерживавших десантников в Керченском проливе. Транспортники, подбрасывавшие боеприпасы партизанам в Брянские леса и в Карпаты, нас тоже интересовали.
Юрий Гагарин - курсант Оренбургского военного авиационного училища
Но ведь все это уже история, хоть и недавняя, но история,- говорили некоторые курсанты,- а теперь и техника другая и люди другие...
Капитан Романов шутливо называл этих курсантов скептиками и тут же, на примерах совсем недавней войны в Корее, доказывал, что и в пору новой авиационной техники реактивных самолетов, радиолокации, более мощного бортового оружия истребителей основы воздушной тактики, творчески разработанной передовыми советскими летчиками в годы Великой Отечественной войны, наступательный стиль, которого они придерживались в боях с врагом, их принципы взаимной поддержки и многое другое, присущее нашим авиаторам, нельзя сбрасывать со счета.
Боевой опыт,- говорил он,- добыт большой кровью. То, что с приходом новой техники устарело, мы не должны брать на вооружение. Ну, а то, что может быть полезным и для реактивных самолетов, нужно всячески развивать.
К творческому совершенствованию всего того, что уже накоплено нашей авиацией, призывали и другие преподаватели. Они говорили, что даже самый отличный летчик опирается на опыт своих предшественников. На занятиях по теории многообразного летного дела они приучали нас не только заучивать уже установившиеся понятия и истины, но и критически мыслить, искать в нужных случаях новые решения. И хотя, конечно, «мыслители» из нас были еще не ахти какие, ведь мы только-только начинали приобщаться к военной авиации и даже не пробовали летать на реактивных машинах, но уже одно то, что командиры и преподаватели видели в нас свою смену, говорило о том, что именно нам, летной молодежи, предстоит развивать отечественную авиацию, поднимало нас в собственных глазах. И всем от этого сознания своей будущей роли хотелось учиться как можно лучше, как можно скорее освоить дело, которому мы целиком посвятили себя.
Время близилось к весне, и, кроме занятий по теории, в нашей эскадрилье начались учебные полеты. Товарищи, которым впервые предстояло летать, радовались. А мы, прошедшие школу аэроклуба, огорчились: надо было снова летать на «ЯК-18».
Эти полеты продолжались недолго. В училище поступили экспериментальные самолеты те же «ЯК-18», но несколько модифицированные, с носовым колесом для отработки посадки, чтобы в дальнейшем было легче переходить на реактивные машины, имеющие трехколесное шасси. Мы много летали, но, честно говоря, новый самолет нам не очень нравился. Был он тяжеловат, не хватало у него, как говорят авиаторы, «мощи» слабоват мотор. И на фигурах высшего пилотажа он частенько сваливался в штопор; правда, так же быстро и выходил из него, стоило только бросить управление. На этих «ЯК-18» выполняли мы упражнения и по штурманскому делу летали по дальним маршрутам, в разную погоду. Было много разнообразия и смены впечатлений.
Большинство этих полетов происходило летом, когда мы вышли в лагеря. Лагерь нашей пятой эскадрильи находился на красивом берегу Урала. Устанешь от работы на аэродроме, разомлеешь от жары и сразу после полетов на реку. Вода в Урале холодная, быстрая, глубокая, не то, что там, в городе, возле училища. Мы соорудили купальню, вышку для прыжков и в свободное время занимались водным спортом, ныряли, плавали наперегонки. От молодой, почти мальчишеской радости захватывало дух.
Наша эскадрилья первой закончила летную программу. У нас оказалось свободное время, и командование, поддержав инициативу комсомольского бюро, разрешило нам выехать за двести километров в один из колхозов Шарлыкского района на уборку картофеля. Наступила осень. Холодная и дождливая. Но работали мы с охотой. Нам было полезно после полетов немного потрудиться на земле да и хотелось помочь колхозникам с уборкой обильного урожая. Мы бы с радостью поехали подальше на целину, где осваивались миллионы гектаров новых земель, где уже созрели колоссальные массивы пшеницы. Но мы располагали всего лишь двумя неделями и поехать туда не могли.
Письма, адресованные нам в колхоз, не приходили, и я к концу нашей «уборочной кампании» затосковал по Вале. Все мне нравилось в ней: и характер, и небольшой рост, и полные света карие глаза, и косы, и маленький, чуть припудренный веснушками нос. Валя Горячева, окончив десятилетку, работала на городском телеграфе. Мы познакомились с ней, когда нас выпустили из карантина, как выражались девушки, «лысенькими» курсантами, на танцевальном вечере в училище. Она была в простеньком голубом платьице, робкая и застенчивая. Я пригласил ее на тур вальса, и с этого началась наша крепкая дружба.
В кругу семьи. Слева направо: Борис, Юрий, Анна Тимофеевна, Зоя, Алексей Иванович и Валентин Гагарины
Валя на год младше меня. Она родилась в Оренбурге и до встречи со мной никуда не выезжала из этого города. Отец ее Иван Степанович работал поваром в санатории «Красная поляна», а мама Варвара Семеновна домашняя хозяйка. Семья у Вали большая три брата и три сестры; она самая младшая и поэтому самая любимая всеми родными. Вскоре после знакомства с Валей я стал бывать у Горячевых в доме. Они очень радушно отнеслись ко мне. Помню, первый раз я пришел к ним сразу после лыжного пробега, как был, в спортивном костюме. Варвара Семеновна только что вернулась из своих родных мест, из Калуги, привезла лесных орехов. Сели мы с ней у столика и давай их грызть. Зубы у меня крепкие, и мама Валина все удивлялась, как я ловко щелкаю орехи. А Валя смеется и говорит насчет меня:
Наточил зубы о гранит науки, всю жизнь учится...
Мы заговорили о моей учебе, о летном училище, о том, что и Вале надо учиться. Посоветовались всей семьей и решили, что ей следует пойти по медицинской части. Так она и сделала поступила в медицинское училище.
Многое нас связывало с Валей. И любовь к книгам, и страсть к конькам, и увлечение театром. Бывало, как только получу увольнительную, сразу же бегу к Горячевым на улицу Чичерина, да еще частенько не один, а с товарищами. А там нас уже ждут. Как в родном доме, чувствовал я себя в Валиной семье. Иван Степанович был большой мастер кулинарии, но особенно удавались ему «беляши» любимое кушанье уральских казаков. Ели мы их с огромным аппетитом. В училище хоть и кормили хорошо, но «беляшей» не готовили.
Покончив с уборкой картофеля, эскадрилья вернулась в училище на зимние квартиры. Но с Валей нам опять свидеться не пришлось: началась усиленная подготовка к октябрьскому параду. По строевой у меня всегда было хорошо, но ходил я далеко не в первых рядах по ранжиру. Однако в праздник, когда все училище торжественным маршем прошло по улицам Оренбурга, Валя нашла меня в рядах; наши взгляды встретились, и мы улыбнулись друг другу.
Праздники я провел с Валей, а затем поехал в отпуск. В Гжатске ведь меня еще не видели в военной форме, да еще с сержантскими нашивками на погонах теперь я уже стал помощником командира взвода.
И вот родной Гжатск. Он все больше и больше отстраивался, появилось много новых домов, улицы стали благоустроеннее. Отец с матерью потихоньку старели, старшие брат и сестра чем могли помогали им, а наш младший, Борис, стал уже совсем взрослым, ему исполнилось двадцать лет, и он служил в армии артиллеристом.
Я побывал в школе, где учился, повидался с преподавателями, повстречал прежних товарищей, оставшихся работать в Гжатске. И хотя я снова был в кругу родной семьи, меня тянуло в Оренбург училище уже стало для меня вторым домом, да и мысли о Вале тоже не давали покоя. Мама почувствовала это и однажды в сумерки, когда мы остались одни в доме, стала ласково расспрашивать, почему я задумываюсь, что тревожит мое сердце. И как-то само собой получилось, что, повинуясь установившемуся еще с детства правилу ничего не таить от родителей, я рассказал маме о Вале.
Думаешь расписаться? спросила мама.
Я неопределенно пожал плечами. Ведь этот вопрос был еще не решен. Я был противником скоропалительных браков. Да и будучи курсантом, конечно, не мог содержать собственную семью.
Если любишь, то женись, только крепко, на всю жизнь, как мы с отцом,- сказала мама. И радости и горе все пополам.
Я сразу вырос в ее глазах, и она дала мне несколько полезных советов на будущее, напомнила: добрый, мол, жернов все смелет, плохой сам смелется.
Я не использовал отпуск до конца и в Оренбург вернулся раньше срока. Товарищи по эскадрилье и командиры поняли меня без слов. А Валя обрадовалась: она знала, почему я вернулся.
Новый учебный год начался с перемен. Меня и некоторых курсантов перевели в эскадрилью майора Беликова, командиром нашего звена стал капитан Пенкин, творческий, всегда ищущий что-то новое офицер. Я попал в экипаж старшего лейтенанта Анатолия Григорьевича Колосова, который и научил меня летать на реактивном самолете. Но до этого нам пришлось с головой погрузиться в теорию. Погода благоприятствовала этому: зима стояла буранная, гарнизон заносило снегами, и летать было нельзя. Мы изучали материальную часть реактивных двигателей, знакомились с основами газовой динамики, познавали законы скоростного полета. Многое уже усвоенное раньше теперь представало в ином свете: иная техника, большие скорости, высокий потолок, другие расчеты, новый подход к делу.
Дружба наша с Валей все время крепла и постепенно перешла в любовь. В день моего рождения она подарила мне две свои фотографии. На одной из них она снята в белом медицинском халате, а на другой в нарядном платье. На обороте этой фотографии Валя почерком, очень похожим на мой, написала: «Юра, помни, что кузнецы нашего счастья это мы сами. Перед судьбой не склоняй головы. Помни, что ожидание это большое искусство. Храни это чувство для самой счастливой минуты. 9 марта 1957 года. Валя».
Валя была права мы действительно были кузнецами своего счастья.
Наконец наступил долгожданный день первых полетов на «МИГах». Как красиво выглядели они с поблескивающими на солнце, круто отброшенными к хвосту стреловидными крыльями! Самолеты являли собой гармонию гордых и смелых линий, которым могли бы позавидовать архитекторы, работая над проектами новых зданий.
Вслед за Колосовым я сажусь в кабину.
Есть пламя! лихо докладывает техник.
И вот уже чуть подрагивающая от нетерпения машина разбегается по взлетной полосе. Не успел я, что называется, и глазом моргнуть, как высотомер показал пять тысяч метров. Это тебе не «ЯК-18», как же летать на такой стремительной машине с большим радиусом действия, головокружительной высотой, увеличенной скоростью и огневой мощью? А Колосов, словно не ощущая возникшей перегрузки, уверенно, рукой мастера повел «МИГ» в зону и виртуозно проделал несколько пилотажных фигур.
Возьмите управление,- неожиданно приказал он.
Тон у него всегда был повелительный, не допускающий возражений.
Взялся за ручку сразу чувствую, не тот самолет, к которому привык, надо упорно работать, чтобы управлять им так же легко, как винтомоторным. И началась упорная работа. За провозными полетами пошли вывозные, потом контрольные, а когда летчик-инструктор окончательно уверился в моих знаниях и способностях,- первый самостоятельный на «МИГе». Он проходил так же, как и первый полет на «ЯК-18». Все с тем же душевным трепетом оторвался я от земли, выписал широкий круг в безоблачном небе и счастливый вернулся на аэродром, сделав для себя вывод, что с увеличением скорости полета летная работа становится все более трудной.
Все как прежде и все не так. Красивый, удобный, маневренный «МИГ» полюбился сразу. Он был легким в управлении, быстро набирал высоту. Я ощутил, как выросли и окрепли мои крылья. Впервые я почувствовал себя настоящим пилотом, приобщившимся к современной технике. То же самое испытывали и мои друзья, с которыми я поступил в училище: Юрий Дергунов, Валентин Злобин и Коля Репин.
Но нам еще многое надо было освоить, чтобы стать настоящими летчиками: высший пилотаж, маршрутные полеты, воздушные стрельбы, групповую слетанность. Всей этой премудрости обучал нас сменивший Колосова квалифицированный летчик-инструктор Ядкар Акбулатов. У него был верный глаз охотника, он все успевал замечать в воздухе и не прощал ни малейшей ошибки. Уже в первом полете в зону он отметил, что глубокие виражи выходят у меня не совсем чисто... Вскоре он похвалил за вертикальные фигуры, на которых возникали сильные перегрузки. А мне удавались эти фигуры потому, что каждый раз, придя в зону, я старался как бы посоревноваться с машиной: проверить, что она может дать и что я могу выдержать. Словом, выжимал из техники все возможности, а лучше всего это можно было делать на вертикальных фигурах.
Но не все проходило гладко. Случались и неудачи. Рост у меня не ахти какой и затруднял ориентировку при посадке машины. Для того, чтобы лучше чувствовать землю в этот ответственный момент полета, я приспособил специальную подушку. Сидя на ней, я видел землю так же, как и летчик-инструктор; посадка получалась лучше. Ядкар Акбулатов одобрил мою «рационализацию».
Как все квалифицированные летчики, он был немногословен, даже замкнут, но все, что советовал, было достойно записи в памятную тетрадь. Он учил:
Чтобы в полете правильно держать себя, нужно еще на земле все тщательно обдумать; действия в воздухе должны быть быстрыми, но разумными.
Он учил видеть небо по-новому, во всем его многообразии и говорил о самолетах с той же простотой, с какой мой отец говорил о топоре и фуганке. Все эти разговоры сводились к одному летчик должен летать.
Был и такой неприятный случай. Мы сдавали зачеты по теории двигателя. Преподаватель А. Резников поставил мне «тройку». Я весь похолодел это была первая «тройка» за все мое учение, первое мое личное «чепе» наказание за дерзкую самоуверенность. Надо признаться, что суровая отметка была выведена справедливо, я действительно кое-чего недопонимал. А ведь современный авиатор не может летать без крепких и глубоких технических знаний. Мне хотелось быть не просто летчиком, а летчиком-инженером, таким, как многие испытатели новых машин. Значит, теорию авиационных двигателей, да еще в таком небольшом объеме, какой требовался от курсантов, надо было знать назубок. Пять дней я провел за учебниками, никуда не выходил из училища и на шестой день отправился на пересдачу зачета. Преподаватель спрашивал много и строго. Обыкновенно при повторном экзамене выше «четверки» не ставят. Но на этот раз неписаное правило было нарушено, и мне поставили «пять». На душе стало легче.
На первых порах не у всех нас ладились воздушные стрельбы. Особенно из пушек по наземным целям. А ведь умение вести меткий огонь одно из главных качеств военного летчика, и тем более летчика-истребителя. От меткой очереди, разящей противника наверняка, зависит зачастую и победа, и целость машины, и собственная жизнь. Ядкар Акбулатов терпеливо учил нас правильно атаковать, вести слежение за целью с помощью современных прицелов и только тогда нажимать на гашетки, когда ты совсем уверен, что поразишь цель. Он вместе с нами подолгу разглядывал пленки кинофотопулеметов, на которых отмечались все каши ошибки, анализировал их и подсказывал, как их исправить.
Решающий бросок
В конце концов мы освоили сложное искусство воздушных стрельб.
Я летал много, с увлечением.
Приближалась страдная пора выпускных экзаменов. Целые дни мы проводили на аэродроме. В это время и случилось событие, потрясшее весь мир,- был запушен первый советский искусственный спутник Земли. Как сейчас помню, прибежал к самолетам Юрий Дергунов и закричал:
Спутник! Наш спутник в небе!
Я ощутил легкий, уже знакомый озноб.
То, о чем так много писала мировая пресса, о чем было множество разговоров, свершилось! Советские люди, обогнав в негласном соревновании США, первыми в мире создали искусственный спутник Земли и посредством мощной ракеты-носителя запустили его на орбиту.
Вечером, возвратившись с аэродрома, мы все бросились в Ленинскую комнату к радиоприемнику, жадно вслушиваясь в новые и новые сообщения и репортажи о движении первенца мировой космонавтики. Многие уже наизусть знали основные параметры полета спутника: его скорость, которую трудно было представить,- восемь тысяч метров в секунду, высоту апогея и перигея, угол наклона орбиты к плоскости экватора; города, над которыми он уже пролетел и будет пролетать. Мы жалели, что спутник не прошел над нашим Оренбургом. Разговоров было о спутнике много, его движение вокруг Земли взбудоражило все училище. И мы, курсанты, и наши командиры, и преподаватели задавали один вопрос: «Что же будет дальше?»
Лет через пятнадцать, ребята,- возбужденно говорил мой друг Валентин Злобин,- и человек полетит в космос...
Полетит-то полетит, но только кто? подхватил Коля Репин. Мы-то к тому времени уже старичками станем... А с годами замедляется реакция, утрачивается острота зрения, человек уже не так быстро соображает, как раньше.
Спорили о том, кто первым отправится в космос. Одни говорили, что это будет обязательно ученый-академик; другие утверждали, что инженер; третьи отдавали предпочтение врачу; четвертые биологу; пятые подводнику. А я хотел, чтобы это был летчик-испытатель. Конечно, если это будет летчик, то ему понадобятся обширные знания из многих отраслей науки и техники. Ведь космический летательный аппарат, контуры которого даже трудно было представить, разумеется, будет сложнее, чем все известные типы самолетов. И управлять таким аппаратом будет значительно труднее.
Мы пробовали нарисовать будущий космический корабль. Он виделся то ракетой, то шаром, то диском, то ромбом. Каждый дополнял этот карандашный набросок своими предложениями, почерпнутыми из книг научных фантастов. А я, делая зарисовки этого корабля у себя в тетради, вновь почувствовал уже знакомое мне какое-то болезненное и еще не осознанное томление, все ту же тягу в космос, в которой боялся признаться самому себе.
Мы сразу постигли все значение свершившегося события. Полетела первая ласточка, возвестившая начало весны весны завоевания просторов Вселенной.
Триумфальный полет спутника Земли вызвал обильный поток газетных и журнальных статей. Выступали советские ученые: А. В. Топчиев, Л. И. Седов, В. А. Амбарцумян, А. Е. Арбузов, А. И. Берг, Д. И. Щербаков. Сказали свое веское слово и представители зарубежной науки президент Академии наук Китая Го Мо-жо, французский ученый Фредерик Жолио-Кюри, английский физик профессор Бернал, американец доктор Джозеф Каплан и многие другие. Все они приветствовали небывалое достижение советского народа, говорили о том, что советский спутник прорезал путь в космос.
Газеты, полные трепетного жара, напоминали пламенные издания времен Октябрьской революции и Отечественной войны. За ними стояли очереди, их прочитывали залпом прямо на улице, возле киосков «Союзпечати». Во всех газетах публиковались многочисленные письма трудящихся нашей Родины, выражавших свое восхищение свершившимся. Через некоторое время «Правда» сообщила, что в адрес «Москва... Спутник» поступило 60.396 телеграмм и писем. Среди них было и наше курсантское послание. Меня взволновало опубликованное в газете письмо Евгения Щербакова с моей родной Смоленщины. Земляк писал: «Вероятно, в самом ближайшем будущем будет возможен запуск более крупного спутника. Если целесообразно послать спутник с человеком, то я готов по комсомольской путевке лететь осваивать космос».
Свыше тысячи подобных предложений от людей, способных на великолепное проявление мужества, на самопожертвование и героическую стойкость в любых испытаниях, вызвал полет нашего первого в мире искусственного спутника Земли. Письма выражали патриотические чувства советских людей, готовых рисковать жизнью во имя интересов Родины. Я всей душой разделял этот страстный порыв, но понимал, что далеко не каждый может отправиться в космос. Для этого, на мой взгляд, требовалось энциклопедическое образование и великолепное здоровье.
Недаром мама моя говорила, что здоровью цены нет.
Я помнил вещие слова преподавателя Резникова:
Без инженерных знаний, без глубокого понимания того, что произойдет или может произойти в полете,- летать нельзя!
Наши выпускные экзамены проходили на высокой волне всенародного энтузиазма, вызванного полетом спутника. Каждый курсант старался быть достойным этого исторического события, показать Государственной экзаменационной комиссии, что он сын своего времени и отличными знаниями вносит сбой посильный вклад в успехи всего народа.
Председателем Государственной экзаменационной комиссии был полковник Кибалов офицер, хорошо известный в авиационных кругах, готовящих кадры для Военно-Воздушных Сил, и давший путевку в жизнь не одному выпуску военных летчиков. Всматриваясь в каждого молодыми, живыми глазами, он выслушивал ответы курсантов по экзаменационным билетам в классах, внимательно следил за нашими полетами на аэродроме. Он часто улыбался, и по выражению его лица мы понимали: полковник удовлетворен нашими знаниями и умением пилотировать реактивные самолеты. Опытный военный педагог и авиационный командир, он все понимал: и степень наших знаний, и то, что творилось у каждого на душе. Выпускные экзамены самый торжественный и самый ответственный момент в жизни каждого молодого летчика. Я бы назвал его вторым днем рождения человека.
Сохранился документ, в котором сказано: «Представление к присвоению звания лейтенанта курсанту Гагарину Юрию Алексеевичу. За время обучения в училище показал себя дисциплинированным, политически грамотным курсантом. Уставы Советской Армии знает и практически их выполняет. Строевая и физическая подготовка хорошая. Теоретическая отличная. Летную программу усваивает успешно, а приобретенные знания закрепляет прочно. Летать любит, летает смело и уверенно. Государственные экзамены по технике пилотирования и боевому применению сдал с оценкой «отлично». Материальную часть самолета эксплуатирует грамотно. Училище окончил по первому разряду. Делу Коммунистической партии Советского Союза и социалистической Родине предан». Этот дорогой сердцу документ и стал для меня путевкой в большую авиацию.
Пока наши аттестации рассматривались в Москве, в Министерстве обороны, мы пребывали в так называемом «голубом карантине» нетерпеливом ожидании присвоения офицерских званий.
Я в эти дни находился на седьмом небе: Валя приняла мое предложение и согласилась стать моей женой. Мы в сопровождении товарищей по училищу и ее подруг побывали в загсе, поставили свои подписи в книге молодоженов и дали друг другу слово всегда быть верными своей любви. Договорились с родными свадьбу гулять дважды сначала в Оренбурге в торжественные дни 40-летия Великой Октябрьской социалистической революции, а потом во время моего отпуска в Гжатске. Чтобы строить новую жизнь, нам нужны были добрые советы, и мы в изобилии получили их накануне свадьбы.
В доме Горячевых дым стоял коромыслом Варвара Семеновна и Валины сестры хлопотали, готовясь к приему гостей, а Иван Степанович собирался блеснуть своим кулинарным искусством. Все были рады, что наша двухлетняя любовь закрепляется браком. Мы с Валей отнеслись к этому шагу со всей серьезностью. Два года достаточный срок для того, чтобы хорошо узнать друг друга, убедиться в том, что на жизнь мы смотрим одними глазами и готовы вместе преодолеть любые трудности, которые мы это точно знали встретятся на длинном и нелегком пути. Мы жили на одном высоком дыхании, и сердца наши бились в одном ритме. Еще в загсе при товарищах я напомнил невесте слова мамы:
И радость, и горе все пополам...
Всегда вместе,- задушевно ответила Валя, и это прозвучало как клятва.
Почти все уже было готово к свадьбе. И тут произошло еще одно событие, вновь взбудоражившее весь мир, радостно отозвавшееся в душе. 3 ноября в небо взлетел еще один советский искусственный спутник Земли. За первым второй! Он был во много раз крупнее и тяжелее; на его борту в герметической кабине находилась собака Лайка. Это событие вызвало еще большую бурю восторга, воочию показало миру, каких невиданных высот достигла наша наука и техника за сорок лет Советской власти.
Читая в те дни газеты, описывающие полет второго искусственного спутника Земли, я размышлял: раз живое существо уже находится в космосе, почему бы не полететь туда человеку? И впервые подумал: почему бы мне не стать этим человеком? Подумал и испугался своей дерзости: ведь в нашей стране найдутся тысячи более подготовленных к этому людей, чем я. Мысль мелькнула, обожгла и исчезла. Стоило ли думать о том, что свершится, наверное, не очень скоро. Выпуск из училища, свадьба, отпуск, назначение в строевую часть были ближе, это был мой сегодняшний день. И все же второй спутник Земли больно задел во мне какой-то оголенный нерв, и я вдруг понял, что жду чего-то, что обязательно должно прийти.
В канун празднования 40-летия Октября все выпускники уже в новеньком офицерском обмундировании, но еще с курсантскими погонами были выстроены в актовом зале. В торжественной тишине вошел в зал начальник училища генерал Макаров. Высоко подняв гордую, смелую голову, отчетливым, командирским голосом он зачитал приказ о присвоении нам званий военных летчиков и лейтенантов Советской Армии. Вручая каждому золотые офицерские погоны, генерал поздравлял и пожимал нам руки.
Торжество это предполагалось на 8 ноября. Но генерал сам был когда-то курсантом и понимал, что такой всенародный праздник, как 40-летие Октября, нам, выпускникам, важно провести не курсантами, а офицерами. И он, видевший нас насквозь, сделал нам праздник вдвойне прекраснее.
Прямо из училища вместе с друзьями я поехал в просторную жактовскую квартиру Горячевых. Там для нас, новобрачных, приготовили отдельную комнату. Валя встретила меня в белом свадебном платье. А я, сбросив шинель, явился перед нею во всей своей офицерской красе. Таким она меня еще не видела. Впервые мы расцеловались на людях, при родителях. Я стал ее мужем, она моей женой. Мы были счастливы, и нам хотелось всем уделить частицу своего счастья.
Свадьба удалась на славу. Невеста была всех наряднее. Иван Степанович действительно блеснул своим искусством,- как говорится, стол ломился от яств и напитков. Товарищи поздравляли нас, кричали традиционное «горько». Словом, все было как на всех настоящих русских свадьбах. Варвара Семеновна включила радио, и мы услышали: «Два посланца Советского Союза две звезды Мира совершают свои полеты вокруг Земли. Наши ученые, конструкторы, инженеры, техники и рабочие порадовали советских людей к 40-летию Октября действительно великим подарком, осуществив дерзновенную мечту человечества».
Мы узнали близкий и родной голос Никиты Сергеевича Хрущева. Передавался произнесенный им в этот день доклад во Дворце спорта Центрального стадиона имени В. И. Ленина на юбилейной сессии Верховного Совета СССР.
Вот и побывал у нас на свадьбе Никита Сергеевич,- сказала Валя.
И все подняли бокалы за нашу партию, за наш народ, за Советское правительство.
Вернуться к основному содержанию